«Плоцкий развернулся в своём кресле, боком к собеседнику, и отмахнулся жестом, полным сдержанного негодования.

– Ничего не надо, – ответил он. – Деньги тоже забери. С тобой – всё, Сергей. Жди звонка. От них, – ткнул пальцем в визитку. – А от меня звонков не будет.

– Подожди, – попросил Знаев. – Сейчас лето, торговля вялая… Осенью всё будет! Начнётся сезон, пойдут продажи, я отдам…

– Не будет ничего осенью, – ответил Плоцкий, по-прежнему глядя в стену – то ли на портрет третьей жены, то ли на портрет четвёртой жены. – Ни продаж, ни денег. Кризис растянется лет на пять. Война – это дорого…
»

«– Не понимаю, – сказал Молнин. – Куда вы едете?

– Воевать.

– Шутите? – спросил Молнин с недоумением.

– Думаю, нет.

– Это опасно, – уверенно сказал Молнин после короткого раздумья. – Вас могут убить. Или обвинить в военных преступлениях.

– Знаю, – сказал Знаев. – Могут.

– Продайте магазин – и уезжайте куда хотите.

– Это глупо, – сказал Знаев. – Представьте: я продам магазин, получу деньги – и ме-ня убьют. Зачем мне деньги, мёртвому? Логично будет, если мы договоримся после моего возвращения.

– Но мы договоримся?

– Вероятно, – сказал Знаев.

Молнин теперь смотрел недоверчиво и даже с подозрением, как на опасного чудака или даже душевнобольного. Он помолчал, потрогал собственный огромный бицепс и спросил:

– За что же вы едете воевать?

– За интересы государства.

– Это государство ничего для вас не сделало.

– Уже неважно. Главное – что это единственное государство, где все говорят по-русски и платят рублями .
»

«На большом экране показывали новости «Первого канала», войну, без звука, но с бегущей строкой, и многие разворачивали спины, чтобы прочитать фразу или две, по-смотреть на картинку, на дома, разбитые взрывами.

Судя по видеоряду и бегущей строке, обе стороны долбили друг друга из всех видов оружия. Были задействованы танки, реактивные установки, авиация и полный набор си-стем ПВО. Людские потери с обеих сторон исчислялись тысячами.

Избавиться от этого чудовищного наваждения, от образов убийства, от продыряв-ленных танков и рыдающих старух можно было только с помощью сильного запаха све-жей жареной рыбы.

Никто не мог ничего поделать.

Одинаково недовольные патриоты и либералы, радикалы и лояльные граждане про-должали жрать жареное и вздыхать, сиживая по ресторанным верандам


Война встала дорого, война обошлась смертями невинных детей, отвратительными ужасами и скандалами; война явилась катастрофой для множества наций.

Но и жрать тоже надо было, чтоб сохранить силы, чтобы каждый день идти на рабо-ту, копать землю, чертить чертежи, лечить больных, стоять за прилавками, водить детей в детский сад и покупать им плюшевых медведей.

Война стала кошмаром, безумным сном наяву, война ужаснула всех – но ужас ниче-го не отменил, надо было жить дальше .
»

«– Не слышу! – крикнул Знаев. – Уши заложило!

– Привыкай, – засмеялся Жаров, подходя ближе. – Как самочувствие?

– С меня хватит!

– На войну хочешь?

– Да!

– Тогда давай ещё.

Но Знаев решительно помотал головой и поднял руки вверх.

– Сдаюсь! Не буду больше.

Жаров и майор переглянулись.

– Рука бойца колоть устала, – резюмировал Егоров и вогнал новую обойму. – Ладно. Теперь я. Зажмите слух.

Знаев закрыл ладонями уши и приложился к окуляру трубы. Невредимый бес, в че-тырёхкратном увеличении, казался очень реальным. Он смотрел прямо перед собой, на майора спецназа, вышедшего на огневой рубеж, затем вдруг округлил глаза от страха и пропал из поля зрения. Там, где была его голова, стена взорвалась под градом пуль; все до единой легли в круг размером со сковороду.

– Марк, – спросил Знаев, – ты в Бога веришь?

– Пусть он в меня верит, – ответил майор спецназа и сунул пистолет в кобуру. – Кстати, запах пороха стимулирует аппетит.

– Полностью согласен, – воскликнул Жаров с энтузиазмом.

Егоров снял со стены измочаленную мишень, свернул в трубку, протянул Знаеву.

– Возьми. На память.

Вернулись в дом.

Знаев, действительно, ощутил голод; накидал себе в тарелку картошки с редиской, ломанул добрый кусок хлеба, стал жевать.

– Так что ты там про войну говорил? – осторожно спросил Егоров.

– Ничего не говорил, – ответил Знаев с полным ртом. – Но я бы поехал. Повоевал.
»

«– В Российской Федерации одних войск спецназа – десятки тысяч личного состава. И каждый хочет делать свою работу. Не потому что шлея под хвост попала, а потому что они для этого погоны и носят. Только для этого… И все всё понимают… И, главное, ко-мандование – тоже понимает. А вас никто не поймёт. Вы кто? Миллиардер? Так дей-ствуйте. Колотите и дальше свои миллиарды.

Знаев молчал, глядел в пол.

– Или возьмём наоборот, – продолжал полковник. – Допустим, не вы ко мне при-шли, а я к вам. И говорю – надоело мне служить, погоны жмут, портянки сопрели. Хочу колотить миллиарды. Подвиньтесь, пустите меня за свой стол, я буду бизнес делать… Газ, нефть, бюджет, валюта, компьютеры… Договора с контрактами… Ничего сложного! Ка-кой будет ваш ответ?

Знаев молчал. Вопрос был задан так, что не предполагал ответа. Полковник перевёл взгляд на Жарова.

– А вы что молчите?

– Полностью согласен, – басом ответил Жаров, а затем ткнул пальцем в Знаева. – Но он твёрдо решил. Он – патриот.

Знаев ощутил резкий приступ злобы, как будто его уличили в чём-то постыдном, вроде публичной мастурбации; едва не заскрипев зубами, он отвернулся.

– Молодые люди, – произнёс полковник. – Я уже объяснил. У меня в дивизии пять тысяч пацанов, каждый по сто килограмм весом, и все рвутся в бой. У меня в команди-ровки ехать – очередь стоит. А я – отправляю в огонь только лучших из лучших. – Пол-ковник снова упёр взгляд в Знаева. – Как, вы говорите, вас зовут?

– Сергей, – сказал Знаев.

– Вы, Сергей, – сказал полковник, – хуйнёй не занимайтесь. Живите себе спокойно и работайте. Оружие – не ваша стихия. Воевать вам никуда ехать не надо. Кроме вас есть кому воевать. А вот кто умеет дело делать – таких мало. К сожалению. Делайте своё дело, Сергей, а в чужое – не лезьте. Вот такое будет моё к вам слово, Сергей .
»

«Должно быть, только с большой высоты – оттуда, где висел, пылясь в воздушной солнечной толще, маленький рекламный дирижабль, – можно было как то понять и прочесть ту неуверенную кривую, что вычерчивало по городу их продвижение, – а они не понимали ничего. Они всего навсего оказывались в том или ином, часто незнакомом месте. Так они попали на уличное кукольное представление, где тряпичные марионетки в условных, похожих на хлебные корки сапогах словно стремились сорваться с ниток согбенного артиста и немногочисленные зрители были поглощены не столько содержанием пьесы, сколько ходом этой борьбы. Их протащило сквозь маленький митинг, оглашавший окрестности маршевыми мегафонными стихами. Уводимые все больше под уклон, они постепенно приближались к городской реке с глубоким, как желудок, парковым прудом, где скапливалось и переваривалось все попавшее в реку добро, включая утопленников. Здесь, внизу, они забрели на пересеченную местность – свежие канавы с каменными ссадинами, старые серые откосы, сверкающие и скользкие от битого стекла.»

«Однако похоже было, что появление красноармейцев на площади не входило в программу праздника; вероятно, они представляли конкурирующий клуб либо не сделали заявки в оргкомитет. Милиция забеспокоилась, забормотали, плюясь раскаленным эфиром, встревоженные рации. Патрульная машина, возле которой совсем недавно мирно пили пиво мент и белый офицер, включила мигалку и, улюлюкая, попыталась стронуться с места – но неповоротливые граждане только сновали перед бампером туда и сюда, каждому надо было непременно на другую сторону, у кого то от толчка вылетела из руки банка с шипучим напитком и залила капот машины сладкими пузырями. Нервы Крылова были уже на пределе. Он ненавидел отсутствие Тани всеми силами души – и вдруг увидал, как она поднимается по ступеням метро, роясь в сумке, висевшей на плече, напоминая курицу, решившую покопаться клювом у себя под мышкой. Первым порывом Крылова было броситься навстречу, но людская гуща между ним и Таней ходила ходуном, разминуться было проще простого, и Крылову оставалось только ждать, когда Татьяна сама проберется к условленному месту. Теперь он досадовал на все: на тесноту, на ветер, на заслонившего Татьяну плюшевого монстра цвета чернослива, на какого то самодеятельного оратора, залезшего на крышу торгового фургончика и втащившего туда же здоровенное красное знамя какого то наглого цвета на древке, словно выдранном из ближайшего забора. Из фургончика, задирая голову в пластмассовом кокошнике, что то кричала перепуганная продавщица; не обращая на нее ни малейшего внимания, оратор топал ногами в армейских ботинках и сорванным голосом выкрикивал стихи.»

«Основные внутренние угрозы:
попытка насильственного свержения конституционного строя ;
противоправная деятельность экстремистских националистических, религиозных, сепаратистских и террористических движений, организаций и структур, направленная на нарушение единства и территориальной целостности Российской Федерации, дестабилизацию внутриполитической обстановки в стране ;
планирование, подготовка и осуществление действий, направленных на дезорганизацию функционирования федеральных органов государственной власти, нападения на государственные, хозяйственные, военные объекты, объекты жизнеобеспечения и информационной инфраструктуры ;
создание, оснащение, подготовка и функционирование незаконных вооруженных формирований ;
незаконное распространение (оборот) на территории Российской Федерации оружия, боеприпасов, взрывчатых веществ и других средств, которые могут быть использованы для осуществления диверсий, террористических актов, иных противоправных действий;
организованная преступность, терроризм, контрабандная и иная противозаконная деятельность в масштабах, угрожающих военной безопасности Российской Федерации.»

Комментарий: Комплексный характер угроз

«К концу семидесятых годов современникам казалось вполне очевидным, что Россия больна. Спорили лишь о том: какова болезнь и чем ее лечить? Категорические советы, пророчества и проклятья раздавались в стране и за границей, на полутайных собраниях, в многошумных газетах, модных журналах, в кинжальных подпольных листках. Одни находили причину темной российской хвори в оскудении национального духа, другие — в ослаблении державной власти, третьи, наоборот, в чрезмерном ее усилении, одни видели заразу в домашних ворах, иные в поляках, третьи в бироновщине, от которой Россия за сто лет не могла отделаться, а великий писатель полагал, что виноват маленький тарантул, piccola bestia, то бишь Биконсфильд, забежавший в Европу. Были и такие, что требовали до конца разрушить этот поганый строй, а что делать дальше, будет видно. Да что же происходило? Вроде бы все шло чередом: росли города, бурно раскидывались во все стороны железные дороги, дельцы нагребали состояния, крестьяне бунтовали, помещики пили чай на верандах, писатели выпускали романы, и все же с этой страной творилось неладное, какая-то язва точила ее. Всю Россию томило разочарование. Разочарованы были в реформах, разочарованы в балканской войне, власть разочаровалась в своих силах, народолюбцы разочаровались в народе. Появилось много людей, уставших жить. «Русская земля как будто потеряла силу держать людей!» — говорил с горечью писатель, что стращал всех тарантулом .»

«Этот выстрел был не концом, а началом. Начиналось нечто неизведанное. Андрей еще не знал, как к этому новому относиться, но отчетливо ощущал его приход»

«Из мало кому известного провинциального бунтовщика (Да какого бунтовщика? Народника, мечтателя!) он вмиг превратился в атамана, в вождя террора. И все после той истории с быком, которую я рассказывал. У меня не было доказательств, но я чуял в нем натуру бунтовщика»

«Я говорил: верно, народник, но в душе бунтарь. Да чем же он проявил свое бунтарство? Ничем, в том-то и дело. Доказательств нема. В юности какие-то наивные студенческие мятежи в университете, потом кружки пропагандистов, потом процесс, где вел себя вполне смирно и незаметно, хотя и отказался отвечать суду. Но ведь отказалось большинство, почти все. И, однако, я угадывал, готов был поклясться, что он отчаяннейший бунтарь! Для того чтобы убедить товарищей, я рассказывал всем одну-единственную бунтарскую историю: с быком Степкой. Слышал от Андрея. Однажды он работал в поле, вдруг крик матери, испуганный, он оглянулся и видит: по полю бежит страшный черный бык Степка, его вся деревня боялась, прямо на мать. Андрей выдрал из плетня дрын, бросил в быка, попал ему по ногам, и бык упал: это дало несколько секунд, мать спаслась»

«Все верно, но на этом пути возникали опасности. Первая: чрезмерное увлечение убийствами отодвинет на второй план, а может быть, заставит вовсе забросить главную задачу — приготовление народа. Вторая: убийства будут разжигать жажду власти, стремление к тайному господству надо всем и вся, что может привести к перерождению движения, к нечаевщине. Об этом Андрей прямо сказал Михаиле. Тот ответил: партия вовсе не собирается превращаться в корпорацию убийц, в фабрику тайных казней по нечаевскому идеалу, Воробей увлекся, он романтик, поэт. Речь сейчас идет об одном убийстве. И, может быть, оно станет последним.
Последним? Да, последним, окончательным, убивающим все прочие убийства. Они сделаются ненужными. Если бы Соловьев не промахнулся, в стране уже сейчас, в мае, могла быть полная перемена: новое правительство, новый государственный строй. Ведь Ростов показал, что достаточно малой искры...
»

«Вот ведь история! И крестьянские народолюбцы и пролетарьятчики, разуверившись и отчаявшись в своих путях, пришли с разных сторон к одному: к террору»

«— А для чего убивающему некая власть? А вдруг — для всеобщего блага? Вдруг — получить власть и с ее помощью навести на земле порядок? Ведь мы собираемся в одно из ближайших воскресений казнить царя, а он — не шпион, не предатель, не личный враг. Но мы надеемся этой казнью приобрести некую власть над историей, повернутъ колесо российской фортуны. Убиваем ради блага России! В этом-то вся трагическая сложность: мечтаем о мирном процветании, а вынуждены убивать, стремимся к Земскому собору, чтоб убеждать словами, а сами готовим снаряды, чтоб убеждать динамитом.
— Позволь, ты сравниваешь разные вещи: убийство несчастного Иванова и царя.. — Слабо сопротивлялась одна Вера. Мужчины молчали.
— Разные по размерам. Модель одна. Мы тоже начинали с бессмысленных убийств: какого-то Гориновича, какого-то дурака Гейкинга... А если бы Сергей Геннадиевич не был сейчас в равелине, он бы сидел с нами и руки у него были бы такие же черные, как у Гриши Исаева, от динамита
»

«Сафронов, заметив пассивное молчание, стал действовать вместо радио:
— Поставим вопрос: откуда взялся русский народ? И ответим: из буржуазной мелочи! Он бы и еще откуда-нибудь родился, да больше места не было А потому мы должны бросить каждого в рассол социализма, чтоб с него слезла шкура капитализма и сердце обратило внимание на жар жизни вокруг костра классовой борьбы и произошел бы энтузиазм!»

«В лагере империализма объективно действуют и переплетаются две тенденции: одна — к объединению всех его сил против социализма и другая — к нарастанию противоречий между самими империалистическими державами, а также между ними и остальными государствами капиталистического мира.»

«С целью изменения политической линии партии эта группа антипартийными, фракционными методами добивалась смены состава руководящих органов партии, избранных на Пленуме ЦК КПСС.
Это не явилось случайностью.
В течение последних 3-4 лет, когда партия взяла решительный курс на исправление ошибок и недостатков, порожденных культом личности, и ведет успешную борьбу против ревизионистов марксизма-ленинизма как на международной арене, так и внутри страны, когда партией проведена большая работа по исправлению допущенных в прошлом извращений ленинской национальной политики, — участники раскрытой теперь и полностью разоблаченной антипартийной группы постоянно оказывали прямое или косвенное противодействие этому курсу, одобренному ХХ съездом КПСС. Эта группа по существу пыталась противодействовать ленинскому курсу на мирное сосуществование между государствами с различными социальными системами, ослаблению международной напряженности и установлению дружественных отношений СССР со всеми народами мира.
Они были против расширения прав союзных республик в области экономического и культурного строительства, в области законодательства, а также против усиления роли местных Советов в решении этих задач. Тем самым антипартийная группа противодействовала твердо проводимому партией курсу на более быстрое развитие экономики и культуры в национальных республиках, обеспечивающему дальнейшее укрепление ленинской дружбы между всеми народами нашей страны. Антипартийная группа не только не понимала, но и сопротивлялась мероприятиям партии по борьбе с бюрократизмом, по сокращению раздутого государственного аппарата. По всем этим вопросам они выступали против проводимого партией ленинского принципа демократического централизма.»

«За Романом пришли во время работы два немца и гетманец - помощник
станционного коменданта. Подойдя к верстаку, где работал Роман, гетманец, не
говоря ни слова, ударил его нагайкой по лицу.
- Идем, сволочь, за нами! Там поговорим кой о чем, - сказал он. И,
жутко осклабившись, рванул слесаря за рукав. - Там у нас поагитируешь»

«Губернию залила лавина петлюровских банд разных цветов и оттенков:
маленькие и большие батьки, разные Голубы, Архангелы, Ангелы, Гордии и
нескончаемое число других бандитов.
Бывшее офицерье, правые и левые украинские эсеры - всякий решительный
авантюрист, собравший кучку головорезов, объявлял себя атаманом, иногда
развертывал желто-голубое знамя петлюровцев и захватывал власть в пределах
своих сил и возможностей.
Из этих разношерстных банд, подкрепленных кулачеством и галицийскими
полками осадного корпуса атамана Коновальца, создавал свои полки и дивизии
"головной атаман Петлюра". В эту эсеровско-кулацкую муть стремительно
врывались красные партизанские отряды, и тогда дрожала земля под сотнями и
тысячами копыт, тачанок и артиллерийских повозок.»

«- Я, братишка, в детстве тоже был вот вроде тебя, - говорил он. - Не
знал, куда силенки девать, выпирала из меня наружу непокорная натура. Жил в
бедности. Глядишь, бывало, на сытых да наряженных господских сыночков, и
ненависть охватывает. Бил я их частенько беспощадно, но ничего из этого не
получалось, кроме страшенной трепки от отца. Биться в одиночку - жизни не
перевернуть. У тебя, Павлуша, все есть, чтобы быть хорошим бойцом за рабочее
дело, только вот молод очень и понятие о классовой борьбе очень слабое
имеешь. Я тебе, братишка, расскажу про настоящую дорогу, потому что знаю:
будет из тебя толк. Тихоньких да примазанных не терплю. Теперь, на всей
земле пожар начался. Восстали рабы и старую жизнь должны пустить на дно. Но
для этого нужна братва отважная, не маменькины сынки, а народ крепкой
породы, который перед дракой не лезет в щели, как таракан от света, и бьет
без пощады»

«Первый удар стройка получила на второй неделе; с вечерним поездом не
пришел из города хлеб .
»

«"Убирайтесь все со станции туда, откуда явились. Кто останется, тому
пуля в лоб. Перебьем всех до одного, пощады никому не будет. Срок вам даю до
завтрашней ночи".
И подписано:
"Атаман Чеснок".
Чеснок был из банды Орлика.»

«За столом сидел Артем, немного смущенный. Его женитьбу не одобряли ни
мать, ни брат. Потомственный пролетарий, Артем неизвестно почему порвал свою
трехлетнюю дружбу с красавицей Галей, дочерью каменотеса,
работницей-портнихой, и пошел "в примаки" к серенькой Стеше, в семью из пяти
ртов, без единого работника. Здесь он после деповской работы всю свою силу
вкладывал в плуг, обновляя захирелое хозяйство.

Артем знал, что Павел не одобрял его отхода, как он выражался, в
"мелкобуржуазную стихию", и теперь наблюдал, как воспринимает брат все
окружающее его здесь .
»

«Рубеж - это два столба. Они стоят друг против друга, молчаливые и
враждебные, олицетворяя собой два мира. Один выстроганный и отшлифованный,
выкрашенный, как полицейская будка, в черно-белую краску. Наверху крепкими
гвоздями приколочен одноглавый хищник. Разметав крылья, как бы обхватывая
когтями лап полосатый столб, недобро всматривается одноглавый стервятник в
металлический щит напротив, изогнутый клюв его вытянут и напряжен. Через
шесть шагов напротив - другой столб. Глубоко в землю врыт круглый тесаный
дубовый столбище. На столбе литой железный щит, на нем молот и серп. Меж
двумя мирами пролегла пропасть, хотя столбы врыты на ровной земле. Перейти
эти шесть шагов нельзя человеку, не рискуя жизнью.
Здесь граница.»

«Выход был один: расколоть семью - матери и дочерям уйти навсегда от
старика. Но это было не так просто. Заниматься этой семейной революцией он
был не в состоянии, через несколько дней он должен уехать и, может быть,
больше никогда не встретится с этими людьми .
»

«В дни великой борьбы с внешним врагом, стремящимся почти три года поработить нашу Родину, Господу Богу угодно было ниспослать России новое тяжкое испытание. Начавшиеся внутренние волнения грозят бедственно отразиться на дальнейшем ведении упорной войны. Судьба России, честь геройской нашей армии, благо народа, все будущее дорогого нашего Отечества требует доведения войны во что бы то ни стало до победного конца. Жестокий враг напрягает последние силы, и уже близок час, когда доблестная армия наша совместно со славными нашими союзниками сможет окончательно сломить врага .»

«Мать прислушивалась к спору и понимала, что Павел не любит крестьян, а хохол заступается за них, доказывая, что и мужиков добру учить надо. Она больше понимала Андрея, и он казался ей правым, но всякий раз, когда он говорил Павлу что-нибудь, она, насторожась и задерживая дыхание, ждала ответа сына, чтобы скорее узнать, -- не обидел ли его хохол? Но они кричали друг на друга не обижаясь .»

Комментарий: Этот эпизод важен, так как далее в романе проводится мысль, что общественное и политическое самосознание крестьянства тоже постепенно формируется (фигура Степана), в то время как главный герой не верит в крестьянство.

«Каждая прокламация вызывала на базаре, в лавках, среди прислуги и ремесленников оживленные толки, каждый арест в городе будил пугливое, недоумевающее, а иногда и бессознательно сочувственное эхо суждений о причинах ареста. Все чаще слышала она от простых людей когда-то пугавшие ее слова: бунт, социалисты, политика; их произносили насмешливо, но за насмешкой неумело прятался пытливый вопрос; со злобой -- и за нею звучал страх; задумчиво -- с надеждой и угрозой. Медленно, но широкими кругами по застоявшейся темной жизни расходилось волнение, просыпалась сонная мысль, и привычное, спокойное отношение к содержанию дня колебалось . Все это она видела яснее других, ибо лучше их знала унылое лицо жизни, и теперь, видя на нем морщины раздумья и раздражения, она и радовалась и пугалась. Радовалась -- потому что считала это делом своего сына, боялась -- зная, что если он выйдет из тюрьмы, то встанет впереди всех, на самом опасном месте. И погибнет.»

«К прискорбию нашему, значительная часть состава второй Государственной думы не оправдала ожиданий наших. Не с чистым сердцем, не с желанием укрепить Россию и улучшить ее строй приступили многие из присланных от населения лиц к работе, а с явным стремлением увеличить смуту и способствовать разложению государства. Деятельность этих лиц в Государственной думе послужила непреодолимым препятствием к плодотворной работе. В среду самой Думы внесен был дух вражды, помешавший сплотиться достаточному числу членов ее, желавших работать на пользу родной земли»

«Право запросов правительству значительная часть Думы превратила в способ борьбы с правительством и возбуждения недоверия к нему в широких слоях населения. Наконец, свершилось деяние, неслыханное в летописях истории. Судебной властью был раскрыт заговор целой части Государственной думы против государства и царской власти .»

«Смуты и волнения в столицах и во многих местностях империи нашей великой и тяжкой скорбью преисполняют сердце наше. Благо Российского государя неразрывно с благом народным и печаль народная — его печаль. От волнений, ныне возникших, может явиться глубокое нестроение народное и угроза целости и единству державы нашей .»

«Николай Петрович быстро обернулся и, подойдя к человеку высокого роста в длинном балахоне с кистями, только что вылезшему из тарантаса, крепко стиснул его обнаженную красную руку, которую тот не сразу ему подал.
-- Душевно рад, -- начал он, -- и благодарен за доброе намерение посетить нас; надеюсь... позвольте узнать ваше имя и отчество?
-- Евгений Васильев, -- отвечал Базаров ленивым, но мужественным голосом и, отвернув воротник балахона, показал Николаю Петровичу все свое лицо. Длинное и худое, с широким лбом, кверху плоским, книзу заостренным носом, большими зеленоватыми глазами и висячими бакенбардами песочного цвету, оно оживлялось спокойной улыбкой и выражало самоуверенность и ум .
-- Надеюсь, любезнейший Евгений Васильич, что вы не соскучитесь у нас, -- продолжал Николай Петрович.
»

Комментарий: Необычно в этих деталях то, что в интеллектуальном классе оказываются разночинцы, лишенные дворянской «породы» и утонченности (красная рука, балахон), а также то, что Базаров ставит себя выше Кирсанова (не сразу подал руку). Тургенев передает ощущение утраты не столько социальной солидарности, сколько прежней сословной иерархической согласованности общественных отношений.

«Петр, который в качестве усовершенствованного слуги не подошел к ручке барича, а только издали поклонился ему, снова скрылся под воротами .»

«Толпа дворовых не высыпала на крыльцо встречать господ ; показалась всего одна девочка лет двенадцати, а вслед за ней вышел из дому молодой парень, очень похожий на Петра, одетый в серую ливрейную куртку с белыми гербовыми пуговицами, слуга Павла Петровича Кирсанова»

«-- Так что ж? вы действуете, что ли? Собираетесь действовать?
Базаров ничего не отвечал . Павел Петрович так и дрогнул, но тотчас же овладел собою.
»

«Да вспомните, наконец, господа сильные, что вас всего четыре человека с половиною, а тех -- миллионы, которые не позволят вам попирать ногами свои священнейшие верования, которые раздавят вас!
-- Коли раздавят, туда и дорога, -- промолвил Базаров. -- Только бабушка еще надвое сказала. Нас не так мало, как вы полагаете.
-- Как? Вы не шутя думаете сладить, сладить с целым народом?
-- От копеечной свечи, вы знаете, Москва сгорела , -- ответил Базаров.
»

«-- Какой гранжанр! -- заметил Базаров, -- кажется, это так по-вашему называется? Герцогиня, да и полно.
-- Хороша герцогиня, -- возразил Аркадий, -- с первого раза пригласила к себе таких сильных аристократов, каковы мы с тобой.
-- Особенно я, будущий лекарь, и лекарский сын, и дьячковский внук... Ведь ты знаешь, что я внук дьячка?..
-- Как Сперанский, -- прибавил Базаров после небольшого молчания и скривив губы . -- А все-таки избаловала она себя; ох, как избаловала себя эта барыня! Уж не фраки ли нам надеть?
»