««Потенциал государства используется в интересах откровенно ангажированной политики па-мяти. Учащаются попытки приватизировать прошлое и саму память в качестве средства управ-ления сознанием… Под лозунгом борьбы с ревизией выстраивается новая мифология, культи-вирующая худшее в нашем прошлом: властный беспредел и подавление личности, отношение к народу как к расходному материалу, разгул внутренних репрессий, изоляционизм и агрес-сию », — констатируют эксперты.»

«Доклад зациклен на власти: это старая советская диссидентская идея о том, что есть некая власть, которая давит, навязывает, манипулирует… Причем власть совершенно аб-страктная! Вездесущая сила, которая существует вне конкретных институтов и определяет ход развития всего и вся в российском обществе. Подразумевается, что общество является пассив-ным объектом исторического знания, а это самое абстрактное государство — своего рода де-миургом .
Я совершенно согласен с авторами доклада в том, что историки в России испытывают возрастающее вмешательство государства в их профессиональную деятельность . Но при этом я не могу не заметить, что это же государство финансирует Высшую школу экономики с ее очень критической школой исторических наук — возьмите, к примеру, книги Олега Хлевнюка о Сталине. Государство финансирует и музей Анны Ахматовой в Фонтанном доме, и Ельцин-центр, и установку монумента жертвам политических репрессий в Москве. Государство через свои разные структуры сотрудничает с издательством «РОССПЭН», а «Эксмо» с его «Обо-лганными победами Сталина» — сугубо коммерческое издательство. Я не уверен, что можно адекватно описать историческую политику, не упоминая всего этого.
»

«То есть авторы доклада опять свою социальную и политическую позицию экстраполи-руют на все общество. И вместо того чтобы описывать реальный социальный ландшафт, где историческая память и историческое знание определяются классом, полом, этничностью, воз-растом, местом проживания, то есть массой социальных и индивидуальных категорий, доклад все сводит к абстрактной власти и столь же абстрактному обществу. И вся комплексность бы-тования исторического знания и памяти в этом обществе подменяется рассуждениями о пропа-ганде, ресентименте, фрустрациях сознания. Отсюда и все эти телесные метафоры про иммун-ную систему, про изнасилованную страну .»

«И в этом смысле попытка писать через вещи — это попытка остранения. Стремление сделать привычное странным, новым. Вещи не объект исследования, а скорее исследователь-ская техника, позволяющая уйти от сложившихся нарративов. В диссертации у меня есть главы про подъезды и подвалы советских многоэтажек. И когда я их писал, то обратил внимание, насколько часто социальная маргинализация людей, которые их обживали, переводится в их дискурсивную маргинализацию. Как будто их и не существовало никогда. Кэролайн Хамфри, антрополог из Кембриджа, пишет в книге The Unmaking of Soviet Life, что в СССР люди суще-ствовали либо в пространстве официозного декора, либо в домашнем уюте своих квартир, а все остальные места были пространствами отчуждения. И тем самым просто выбрасывается огромный пласт исторического опыта, все те дворовые сообщества, подъездные компании, культуристов из подвальных качалок, мужиков, проводивших свободное время в гаражах под своими «Жигулями» .»